Восемь дней от Харрара я вёл караван сквозь Черчерские дикие горы И седых на деревьях стрелял обезьян, засыпал средь корней сикоморы. На девятую ночь я увидел с горы - эту ночь никогда не забуду! - Там, далёко, в чуть видной равнине, костры, точно красные звёзды, повсюду. И помчались один за другими они, словно тучи в сияющей сини, Ночи трижды-святые и странные дни на широкой галлаской равнине. Всё, к чему приближался навстречу я тут, было больше, чем видел я раньше: Я смотрел, как огромных верблюдов пасут у широких прудов великанши; Как саженного роста галласы, скача в леопардовых шкурах и львиных, Убегающих страусов рубят сплеча на горячих конях-исполинах; И как поят парным молоком старики умирающих змей престарелых, И, мыча, от меня убегали быки, никогда не видавшие белых. Временами я слышал у входа пещер звуки песен и бой барабанов, И тогда мне казалось, что я Гулливер, позабытый в стране великанов…
Я её не кожей - сердцем чувствую. Есть в ней что-то точно от меня. Как она, бывает, тоже буйствую, И люблю её, как любит мать дитя. Мне нигде не дышится так сладостно, Только там душою я с тобой - Среди гор… И нет мне большей радости, Чем вернуться, кажется - домой. Бьётся моё сердце, словно дикое, Словно реки горные твои Кровь течёт по венам земляникою – Я твоя. Я кровь твоей земли. Ты по-северному - прелесть, и по-зимнему, Всё что есть - твоё, и знаю наперёд: Я прислушаюсь к дыханию любимому - И мне кажется, Норвегия зовёт. Alissa
«Кто это идёт от Едома, в червлёных ризах от Восора, столько величественный в Своей одежде, выступающий в полноте силы Своей?» «Я – изрекающий правду, сильный, чтобы спасать». «Отчего же одеяние Твоё красно, и ризы у Тебя, как у топтавшего в точиле?» «Я топтал точило один, и из народов никого не было со Мною; и Я топтал их во гневе Моём и попирал их в ярости Моей; кровь их брызгала на ризы Мои, и Я запятнал всё одеяние Своё; ибо день мщения – в сердце Моём, и год Моих искуплённых настал. Я смотрел, и не было помощника; дивился, что не было поддерживающего; но помогла Мне мышца Моя, и ярость Моя - она поддержала Меня: и попрал Я народы во гневе Моём, и сокрушил их в ярости Моей, и вылил на землю кровь их».
На Новой Зеландии с давних веков, за тридевять южных морей, Шумят водопады, а вдоль берегов останки лежат кораблей. Там грустное солнце жарой не палит, там ветер гудит над водой, Там шхуны надежд об угрюмый гранит в щепу разбивает прибой. Там справа рассветы, налево - закат, над севером солнца маршрут. Идёт оно справа налево, назад. Жаль, годы назад не идут. Там волны бутылки без писем несут ко всем, что ни есть, берегам, И путь бедолаг был неведом и крут по людям, судьбе и морям. Когда-то звучал в их присутствии тост за здравие и за мечты, Теперь среди скал обретут свой погост вдали от былой маяты. И нас, как бутылки без писем, несёт по жизни судьбы океан. Внутри ничего не найдёт доброхот, мы чьей-то надежды обман…
Отравим души ядом путешествий, – о как желанен сладкий этот яд! Нет для него потерь, препятствий, бедствий – чуть отхлебнул – и нет пути назад! Летим туда, куда совсем не надо, не по делам, – по прихоти души, Отравленной смертельнейшим из ядов, – она в огне! – попробуй потуши! И пусть, что мог, в себе поискалечил, мотаясь по планете голубой, – Порок неизлечим, порок сей вечен, – прихватишь в мир иной его с собой. Есть лишь одно спасенье от мучений, которые нам дарит этот яд, – Противоядье новых приключений! Иначе жизнь – не жизнь, а сущий ад! Так пей его, пока проходит в горло, пока твой дух на спячку не залёг, Пока судьба все двери не запёрла, пока не пуст твой кошелёк!
13 месяцев безоблачного неба! Сияет солнце там всё время в небесах! Когда-нибудь увидеть это! Где бы? Писать об этом можно лишь в стихах. Эфиопия – страна над облаками. Орлы парят над нею в вышине. Народ с трудолюбивыми руками, одежда – как в глубокой старине. Библейские сюжеты Палестины – так их изобразил Густав Доре. Как схожи Эфиопские картины – селенья, горы, люди на скале. Такие же там горные потоки, верблюжьи караваны и ослы, Безводные пустыни и дороги, вот путник одинокий у скалы. И прямо под парящими орлами венчает гору очень древний храм. Чьими он воздвигнут там руками? Никто не знает, не узнать и нам. По склону бродят козы и бараны, пастух за ними следует с копьём. Осколки древних фресок средь бурьяна - их окропляет изредка дождём.
Колдовская страна! Ты на дне котловины, задыхаешься, льётся огонь с высоты, Над тобою разносится крик ястребиный, но в сиянье заметишь ли ястреба ты? Пальмы, кактусы, в рост человеческий травы, слишком много здесь этой палёной травы, Осторожнее! В ней притаились удавы, притаились пантеры и рыжие львы. По обрывам и кручам дорогой тяжёлой поднимись, и нежданно увидишь вокруг Сикоморы и розы, весёлые сёла и зелёный, народом пестреющий, луг. Здесь колдун совершает привычное чудо, там, покорна напеву, танцует змея, Кто сто талеров взял за больного верблюда, сев на камне в тени, разбирает судья. Поднимись ещё выше! Какая прохлада! Словно позднею осенью пусты поля, На рассвете ручьи замерзают, и стадо собирается кучей под кровлей жилья. Павианы рычат средь кустов молочая, перепачкавшись в белом и липком соку, Мчатся всадники, длинные копья бросая, из винтовок стреляя на полном скаку. И повсюду, вверху и внизу, караваны дышат солнцем и пьют неоглядный простор, Уходя в до сих пор неоткрытые страны за слоновою костью и золотом гор. Как любил я бродить по таким же дорогам, видеть вечером звёзды, как крупный горох, Выбегать на холмы за козлом длиннорогим, на ночлег зарываться в седеющий мох.
В плодоносной Амхаре и сеют и косят, зебры любят мешаться в домашний табун, И под вечер прохладные ветры разносят звуки песен гортанных и рокота струн. Абиссинец поёт, и рыдает багана, воскрешая минувшее, полное чар: Было время, когда перед озером Тана королевской столицей взносился Гондар. Под платанами спорил о Боге учёный, вдруг пленяя толпу благозвучным стихом. Живописцы писали царя Соломона меж царицею Савской и ласковым львом. Но, поверив шоанской изысканной лести, из старинной отчизны поэтов и роз Мудрый слон Абиссинии, Негус Негести, в каменистую Шоа свой трон перенёс. В Шоа воины хитры, жестоки и грубы, курят трубки и пьют опьяняющий тэдж, Любят слушать одни барабаны да трубы, мазать маслом ружьё, да оттачивать меч. Харраритов, галла, сомали, данакилей, людоедов и карликов в чаще лесов Своему Менелику они покорили, устелили дворец его шкурами львов. И, смотря на потоки у горных подножий, на дубы и полдневных лучей торжество, Европеец дивится, как странно похожи друг на друга народ и отчизна его.
Сталин был на совещании со своими помощниками. Он спросил у них: «Что нам нужно сделать, чтобы этот народ полностью подчинился мне?» Помощники переглядываются друг с другом, переглядываются, предлагают разные идеи… И в этот момент открывается дверь и люди Сталина вносят в помещение курицу. Сталин спрашивает у помощников: «Как вы сделаете так, чтобы эта курица подошла ко мне и спряталась под моим пальто?» Один из них ответил: «Я бы насыпал Вам под ноги корм. Таким образом, курица подошла бы и поела». На что Сталин ответил: «Как только корм закончится, она уйдёт», - и этого помощника прогнали. «Я бы привязал к её ноге верёвку, а за другой конец привязал бы курицу за шею. Таким образом, она бы не смогла отойти от Вас», - сказал следующий. «Но у неё есть клюв, она будет клевать верёвку и порвёт её», - ответил ему Сталин. «Хорошо, что сделали бы Вы?» - спросили у вождя. Сталин взял курицу в руки и вырвал у неё все перья, а потом приказал людям открыть окно. И в этот момент в комнату проник прохладный московский воздух, и бедная курица, не имея уже ни одного пера, начала бегать туда-сюда по кабинету. И под конец у неё уже не осталось другого выбора, кроме как придти и спрятаться под пальто Сталина.
